Монолог одной из наших клиенток по имени Катя, которая за 40 лет своей жизни уже трижды сидела в тюрьме за наркотики, там же родила дочку – а теперь очень хочет изменить свою жизнь и начать лечить ВИЧ. А наши сотрудники ей в этом помогают.
Кате сорок лет. Наркотики она попробовала в двадцать – сразу опиаты и сразу внутривенно. Друг угостил, а она не отказалась. Почему?
– Я все время вспоминаю тот момент и думаю – почему? Ну да, девяностые годы, всплеск такой – кругом много наркоманов, наркотики везде доступны. И мне казалось, что надо все попробовать в жизни. Да. Я училась, в техникум как раз поступила. И наркотики попробовала – друг уговаривал, что, типа, «натурпродукт». И от компании многое зависит: там, где я жила – на Староневском, – проходной двор такой, там были точки, где продавали «ханку». И туда многие ездили. Стоила доза тридцать рублей. А мне папа всегда давал деньги. У меня тогда еще завязались отношения с парнем – поехали ко мне жить, типа у нас любовь. А потом я к нему переехала жить – на Лиговку, у клуба «Метро». Семья у этого парня была пьющая. И он еще со своим дружком начал приторговывать наркотиками. Тогда метадон уже пошел, я и не заметила, как в один прекрасный день встала и поняла…, ну, я слышала, что бывает плохо, но просто себе вообще не представляла, что так: ноги крутит, все болит, депрессия страшная. В общем, я поняла, что втянулась. Мой папа тогда был жив. Он, видимо, что-то почувствовал – я приехала домой однажды, а он говорит: «Ты скажи, что с тобой, мы с мамой поможем». Мой папа – такой интеллигентный, два высших образования, инженер–энергетик, всегда мечтал, чтобы я по его стопам пошла. А я смотрю на него и хочу сказать, что мне плохо, но понимаю, что все, я в болоте, не смогу одна справиться. И как я ему скажу, что я наркоманка, у него же сердце, он не перенесет этого. И мне просто не сказать ему никак.
Вот летом однажды полиция пришла – типа «контрольная закупка». И мы с моим парнем сели. Мне дали 4,2, и ему 4,2. Уехали – я в Саблино, он в Форносово. Он в суде дал показания против меня. Долго рассказывать, как сидела первый раз, как писала на УДО, как сначала отказали, а потом дали три часа на сборы, я уже маме позвонила, она приехала, а начальник мне говорит: «Извините, мы ваши документы перепутали». Представляете? А если бы мне не восемь месяцев оставалось сидеть, а пять лет. И мама стоит за воротами…
В общем, я освободилась через восемь месяцев и три с половиной года не употребляла вообще ничего. Потом познакомилась… ну, мужики, все у меня через мужиков, хотя нет, сама виновата. В общем, стали мы жить вместе с этим парнем и употреблять. Работали, деньги были. И пошло-поехало. Звонит мне однажды подружка — а мы периодически с ней и ее парнем употребляли – так вот, звонит подружка и просит помочь: она на работу идет устраиваться, и перед собеседованием ей надо что-то, а то ей плохо. Я ей говорю, что у меня есть чуть-чуть, но для себя. Но она очень просила. Короче, мы встретились, я отдаю ей, а она мне тысячу сует. Я отнекиваюсь, а она просто сует мне в карман толстовки эти деньги. И убегает. Я заворачиваю во двор, и тут меня принимают под белы рученьки. Оказывается, они с ее парнем где-то пили, гуляли. Их остановила полиция, нашли наркотики и сказали, что вы, типа, либо сдаете кого-нибудь, либо едете сами. Вот они меня сдали, и я поехала. Дали мне тогда 4,6. Поехала я в Можайск, потому что родила.
На Арсеналке в тюрьме еще поняла, что что-то со мной не так: спать ложусь, а как будто два сердца бьется. Девчонок спрашиваю – что такое? Они стали меня щупать – да ты беременна! Я записалась к гинекологу в тюрьме, хорошая такая работала там врач – Елена Анатольевна. Она посмотрела: «Да у тебя 20 недель!». Я и подумать не могла, ведь когда употребляешь, цикл сбивается. От известия про беременность я вообще обалдела, да и мама подумала, что я шучу. А я не шучу: никакого аборта, только рожать. Родила я в Боткина, вернее, мне сделали кесарево. Но до этого в тюрьме еще много чего было. У нас девочка одна попала так: у нее были ложные схватки, доктор с медсестрой ей первый раз вызвали скорую, чтобы из тюрьмы везти, а конвоя не было, поэтому ее довезли до больницы и обратно в тюрьму привезли – схватки–то прекратились. Хотя врач в больнице просил оставить. И вот ее только обратно к нам завели – у нее началось. Мы стали стучать в двери, кричать. А это все накануне новогодних праздников было. Доктор пришел и говорит ей: «Тебе что, понравилось кататься?» И не стал снова вызывать скорую. Мы сами принимали роды. И когда уже увидели головку, то прибежала пьяная медсестра, стала нам кричать: «Что ж вы молчали!». А мы не молчали, мы тарабанили, нас там пять человек было вместе с этой женщиной, что рожала. Короче, приехавшие в скорой врачи только пуповину младенцу перерезали. Когда пришла утром на работу наша гинеколог, то мне говорит: «Давай ты пойдешь полы помоешь на лестнице, чтобы тебе уехать рожать, а то попадешь на десять дней праздников». Я натаскалась ведер и поехала в Боткина под конвоем. Маша моя родилась 26 декабря. Кесарево сделали, у меня ВИЧ, поэтому всю беременность в тюрьме я принимала терапию, очень серьезно к этому относилась.
К нам, пока я сидела на Арсеналке, приходила из проекта «Мама+» Людмила Ивановна. Боже, какая женщина! Каких врачей нам туда привозила, помогала всем, чем только можно. Такие люди и есть ангелы-хранители.
Ну, про роды. Короче, привезли меня в Боткина, схватки идут, а матка не открывается. Еще конвой кричит: «А побыстрей нельзя никак? Давай рожай быстрее». А я-то чего? В общем, ребенок начал задыхаться. Надо делать кесарево, пришел анестезиолог, поставили наркоз и разрезали ночью. А утром я проснулась, как раз медсестра пришла, я стала спрашивать, кто родился, что с ребенком. Она молчит. Ничего не говорит. Пришла врачиха. Я снова спрашивать – кто родился. Она говорит: «Девочка». А перед тем, как мне давать наркоз, эта врачиха мне принесла документы на перевязку труб. «Подпиши, – говорит. – Зачем тебе еще рожать». А потом, когда все не по плану пошло, сказала: «Ну, давай пока не будем, неизвестно, как получатся роды». И вот вижу я ее наутро, она мне говорит, что родилась девочка, что у нее было удушье, гипоксия. Но не говорит, куда девочку дели. Мне ее не показали даже. Но девчонки на Арсеналке сумели позвонить моей маме и сказать, что меня в Боткина увезли. Мама прибегает в Боткина, а ей говорят, что ничего не знают, нет тут типа такой. Мама моя тогда позвонила Людмиле Ивановне из «Мама +» – так и так, мама с ребенком пропали. Людмила Ивановна все выяснила и говорит: «Дочка ваша в Боткина, ее скоро увезут в тюремную больницу, а ее дочку, внучку вашу – в больницу на Земледельческую». Мама бросилась на Земледельческую, там заведующая оказалась хорошая женщина, хотя сначала не хотела даже показывать бабушке внучку. Но мама моя стала кричать: «Дочка моя осуждена, а ребенок-то в чем виноват!». И маме показали мою дочку, она даже держала ее на руках.
Меня через две недели из Боткина отправили на Арсеналку. А там начальник санчасти Наталья Аркадьевна меня вызывает и говорит: «Слушай, а давай ты откажешься от ребенка», я в ответ: «Вы чего говорите-то, Наталья Аркадьевна? Не откажусь». А она мне говорит, что нет машины, не могут они забрать ребенка из больницы. А маме в больнице другое говорят: «Либо вы опеку оформляйте, либо пусть в дом ребенка девочку везут». Мама в панике, я плачу, а Наталья Аркадьевна: «Нет машины и все». Пришла Елена Анатольевна, гинеколог моя, говорит: «Зачем вы склоняете на отказ девочку?». Елена Анатольевна нашла машину, мне дочку привезли. И мы с Машей поехали в Можайскую зону – мамскую. Там я работала хорошо, мне надо было себя проявить, чтобы выйти по УДО.
Я вышла, когда два годика Маше было. Мама к нам приезжала на свидания и встретила нас. Отцу ребенка дочка оказалась не нужна, он и увидеть ее ни разу не захотел. Хотя Маша на него так похожа – просто копия. Нас быстро сняли с учета по ВИЧ – у Маши вируса нет. Маша росла, нас и в опеке сняли с учета. Я работала, Маша в яслях, потом в садике. И тут я поехала на зону в третий раз.
Мы коммуналку нашу меняли на область – мама захотела ближе к родным. А я сорвалась, и меня поймали с «наркотой». Дали 2,6, и я поехала в Саблино. Маше шел уже пятый год. Зоны в Саблино мне так хватило, что ой. Я вышла – мама уже болела раком. Умерла вскоре. Я жила вдвоем с дочкой, потом познакомилась с парнем, он был в ремиссии, но он умер – не принимал АРВ-терапию. И вот у меня после его смерти снова случился срыв. И тогда я позвонила в «Гуманитарное действие», потому что поняла, что не могу одна, не справляюсь. Мы на улице в итоге оказались, у меня денег очень мало, чтобы только комнату нам с Машей оплачивать. Я два года как бросила терапию – после смерти мамы, вирусная нагрузка высокая, CD-4 клеток мало. Мне надо возобновить терапию. Я очень хочу жить, хочу, чтобы у нас с Машей все было хорошо…
Автор: Галина Артеменко
Фотографии: Pixabay.com, Артем Лешко